Вальпургиева ночь, или "Шаги командора" ЧЕТВЕРТЫЙ АКТ

Снова третья палата, но слишком слабо заселена: одни еще не вернулись с ужина, другие - с аминазиновых уколов. Комсорг П а ш к а Е р е м и н все под той же простыней, в ожидании все того же трибунала. Старик X о х у л я, после электрошока, - недвижим, и мало кого занимает, дышит он или уже нет. В и т я спит, контр-адмирал тоже. С т а с и к онемел посреди палаты с выброшенной в эсэсовском приветствии рукой. Тишина. Говорит только дедушка В о в а с пунцовым кончиком носа.

В о в а. Фу ты, а в деревне-то сейчас славно! Утром, как просыпаешься, ...первым делом снимаешь с себя сапоги, солнышко заглядывает в твои глаза, а ты ему в глаза не заглядываешь... стыдно... и выходишь на крыльцо. А птички-пташки-соловушки так и заливаются: фирли-тю-тю-фирли, чик-чирик, ку-ку, кукареку, кудах-тах-тах. Рай поднебесный. И вот, надеваешь телогрейку, берешь с собой документы, и вот так, в чем мать родила, идешь в степь, стрелять окуней... Идешь убогий, босой и с волосами. А без волос нельзя, с волосами думать легче... И когда идешь - целуешь все одуванчики, что тебе попадаются на пути. А одуванчики целуют тебя в расстегнутую гимнастерку, такую выцветшую, видавшую виды, прошедшую с тобой от Берлина до Техаса...

В палату тихо-тихо заходят, взявшись за руки, С е р е ж а К л е й н м и х е л ь и К о л я. Потирают на попах свои уколы, обсаживают В о в у, слушают.

В о в а. И вот так идешь... ветры дуют поперек... Сверху-голубо, снизу - майские росы-изумруды... А впереди - что-то черненькое белеется... Думаешь: может, просто куст боярышника?...да нет. Можно быть, армянин?.. Да нет, откуда в хвощах может появиться армянин? А ведь это, оказывается, мой внучок, Сергунчик, ему еще только четыре годика, волосики на спине только начали расти, - а он уже все различает; каждую травинку от каждой былинки, и каждую пичужку изучает по внутренностям...
К о л я. А я вот ничего не сумею отличить. Я все время в палате. Липу от клена я еще смогу отличить. А вот уж клен от липы...
С т а с и к (снова дует по палате из угла в угол). Да! ничего на свете нету важнее! спасение дерев! Придет оккупант - а где наша интимная защита? Интимная защита ученого партизана! А в чем она заключается? - а вот в чем: ученый партизан посиживает и похаживает, покуривает и посвистывает. И наводит ужас на прекрасную Клару!
В о в а. А мой сосед Николай Семенович...
С т а с и к (неудержимо). Господь создал свет, да, да! А твой Николай Семеныч отделил свет от тьмы. А вот уж тьму никто не может отделить ни от чего другого. И потому нам не дают ничего подлинного и интимного! перловой каши, например, с творогом, с изюмом, с гавайским ромом...
К о л я. И с вермутом...
С т а с и к. Нет, без вермута. Причем здесь вермут?! И до каких пор меня будут прерывать? делать торными тропы нечестивых? Когда, наконец, закончится сползание к ядерной катастрофе? Почему Божество медлит с воздаянием? И вообще - когда эти поляки перестанут нам мозга ебать?! Ведь жизнь и без того - так коротка...
В о в а. А ты посади, Стас, какой-нибудь цветочек, легче будет...
С т а с и к. Хо-хо! нашел кому советовать! Да ты поди, взгляни в мою оранжерею. Жизнь коротка, - а как посмотришь на мою оранжерею - так она будет у тебя еще короче, твоя жизнь! Твои былинки и лютики - ну их, они повсюду. А у меня вот что есть - сам вывел этот сорт и наблюдал за прозябанием. Называется он: "Пузанчик-самовздутыш-дармоед" с вогнутыми листьями. И ведь как цветет! - хоть стреляй в воздух из револьвера. Так цветет - что хоть стреляй из револьвера в первого проходящего!.. А еще - а еще, если хотите, "Стервоза неизгладимая" - это потому, что с началом цветения ходит во всем исподнем! "Лахудра пригожая вдумчивая" - лучшие ее махровые сорта: "Мама, я больше не могу", "Сихотэ-Алинь" и "Фу-ты ну-ты". "Обормотик желтый!" "Нытик двулетний!" Это уже для тех, кого выносят ногами вперед. "Мымра краснознаменная!" "Чапай лохматый!" "Хуеплетик недолговечный!" Все, что душе угодно...
В о в а. И все это ты имел в своем саду, браток?
С т а с и к. Как то есть имел? До сих пор имею! Что, Вова, нужно тебе для твоих панталон?..
В о в а. Нету у меня панталон...
С т а с и к. Ну, нет, так будут... И ты, конечно, захочешь оторочить верх панталон чем-нибудь багряным. Приходи в мой сад - и все твое. "Презумпция жеманная", она же "Зиночка сдобная пальпированная" - да и как Зиночке не быть пальпированной, если она такая сдобная! "Мудозвончики смекалистые!" "ОБХ-ЭС ненаглядный!" "Гольфштрим чечено-ингушский!" "Пленум придурковатый!" - его так назвали за его дымчатые вуали, невзначай и совсем не остроумно. "Дважды орденоносная игуменья незамысловатая", лучшие ее разновидности: "Капельмейстер Штуцман", "Ухо-горло-нос", "Неувядаемая Розмари" и "Зацелуй меня до смерти". "Генсек бульбоносный!", пурпуровидные его сорта зовутся по-всякому: "Любовь не умеет шутить", "Гром победы, раздавайся", "Крейсер Варяг" и "Сиськи набок". А если...
В о в а. А синенькие у тебя есть? Я, если выйду в поле по росе, по большим праздникам, - все смотрю: нет ли синеньких...
С т а с и к. Ну, как не быть синеньким! Чтоб у меня - да не было синеньких! Вот - носопырочки одухотворенные, носопырочки расквашенные, синекудрые слюнявчики "Гутен-морген"! "Занзибар опизденевший" - выбирай сорта: "Лосиноостровская", "Яуза", "Северянин", "Иней серебристый", "Хау-ду-ю-ду", "Уйди без слез и навсегда"...

С т а с и к, на словах "без слез и навсегда", снова деревенеет у окна палаты, с выкинутым вертикально вверх кулаком "Рот Фронт".

В о в а. Д-да... хорошие цветочки... А я ведь помню тяжелые времена... когда все цветочки исчезли из помину... и плохие и хорошие... кругом нашей деревни одни только эскарпы и янычары, траншеи, каски, руки, ноги - над Москвой только царь-пушки гремели, и царь-колокола... Но встал генерал армии Андрей Власов, а за ним диктор всесоюзного радио Юрий Левитан, - и они вдвоем отогнали от столицы полчища озверелых заокеанских орд. И снова расцвели медуницы...

Все глядят на Вовин носик. У К о л и опять чего-то текет, В о в а бережно утирает. Почти никто не замечает, как староста П р о х о р о в то вторгается в помещение, взглядывает на часы - ему одному во всей палате дозволено носить часы, - то снова исчезает из помещения. Музыка при этом - тревожнее всех тревожных.

К о л я. Так ведь и осенью в деревне хорошо... Ведь правда, Вова?
В о в а. Осенью немножко хуже, с потолка капает... Сидишь на голом полу, а сверху кап-кап, кап-кап, а мышки так и бегают по полу: шур-мур, шур-мур, бывает, кого-нибудь из них пожалеешь, ухватишь и спрячешь под мышку, чтоб обсохли-обогрелись. А напротив - висят два портрета, я их обоих люблю, только вот не знаю, у кого из них глаза грустнее: Лермонтов-гусар и товарищ Пельше... Лермонтов - он ведь такой молодой, ничего не понимает, он мне говорит: иди, Вова, в город Череповец, там тебе дадут бесплатные ботинки. А я ему говорю: А зачем мне ботинки? Череповец - он у-у-у как далеко... Получу я ботинки в Череповце - а куда я дальше пойду в ботинках? нет, я уж лучше без ботинок... А товарищ Пельше тихо мне говорит, под капель, - "Может, это мы виноваты в твоей печали, Вова?" - А я говорю: нет, никто не виновен в моей печали. А туг еще теленочек за перегородкой - чертыхается и просить чего-то начинает, - а я его век не кормил, и откуда он взялся, этот теленочек, у меня и коровки-то никогда не бывало. Надо бы спросить у внука Сергунчика - так и его куда-то ветром унесло. И всех куда-то ветром уносит... Я уже с вечера поставил у крыльца миску с гречневой кашей - для ежиков. Сумерки опускаются. Вот уже и миска загремела - значит, пришли все-таки ежики, с обыском... Листья кружатся в воздухе, кружатся и - садятся на скамью... Некоторые еще взовьются - и опять садятся на скамью. И цветочки на зиму - все попересажены... А ветер все гонит облака, все гонит - на север, на северо-восток, на север, на северо-восток. Не знаю, кто из них возвращается. А над головою все чаще: кап-кап-кап, и ветер все сильнее: деревья начинают скрипеть и пропадатъ, рушатся и гибнут, без суда и следствия. Вот уже и птички полетели, как головы с плеч...
К о л я. Как хорошо... А у нас в деревне - в апреле тоже тридцать дней или дня три-четыре накинули?
В о в а. Да нет пока...
К о л я. Ну, вот и зря... Надо бы немножко накинуть... У нас все должно быть покрупнее, чем у них... Они играют на пятиструнной гитаре, а у нас своя, исконная, семиструнная... Байкал, телебашня, Каспийское озеро... А тут получается обидно: и у них в апреле тридцать дней, и у нас тридцать. (Пускает слюну. В о в а вытирает.) А равняться на Европу, как мне кажется, - это значит безнадежно отставать от нее... Конечно, мы не ищем для себя односторонних преимуществ, но никогда и не допустим, чтобы...
П р о х о р о в (врывается в палату с озаренным лицам) Обход! Обход! (Но странно: вместо привычного "Всем встать!" - староста отдает приказ ни на что не похожий). Немедленно лечь на пол! Всем! Мордами вниз! Кто шевельнет глазами туда-сюда - стреляю из всех Лепажевых стволов! Стас, прекрати свои ротфронты! (Подходит к С т а с и к у, но рука его кататонически не выходит из состояния Рот-Фронт.) Ну ладно, отвернись только к стенке, но пасаран, пассионарий! вессеремус!
Г у р е в и ч (входит с помойным ведром, поверх ведра накинута холщовая мокрая тряпка. Швабру оставляет у входа. Подойдя к своей тумбочке, второпях снимает тряпку, из ведра достает почти ведерной емкости бутыль и устанавливает ее, прикрыв тряпьем. Глубочайший выдох). Ну вот. Теперь как будто бы виктория!
А л е х а (с порога). Всем подняться и отряхнуться! Обход закончен!
П р о х о р о в. Всем лечь по своим постелям. Замечайте, психи: обходы становятся все короче. Значит, скоро они совсем прекратятся. Вставайте, вставайте, - и по постелькам... Так, так... А что вы тут делали? - пока високосные люди нашей планеты достигали невозможного - чем в это время занимались вы, летаргический народ?..
В о в а. Нам Стасик говорил о своих цветочках... Он их сам выращивает...
П р о х о р о в. Эка важность! Цветочки - они внутри нас. Ты согласишься со мной, Гуревич, ну, чего стоят цветочки, которые снаружи?
Г у р е в и ч. Мне скорее надо пропустить, Прохоров, а уж потом... И без этого внутри нас много цветочков: циститы в почках, циррозы в печени, от края до края инфлюэнцы и рюматизмы, миокарды в сердце, абстиненции с головы до ног... В глазах - протуберанцы...
П р о х о р о в. Налей шестьдесят пять граммов, Гуревич, и скорее опрокинь. Потом поговорим о цветочках. Ал-леха!
А л е х а. Я здесь...
П р о х о р о в. Немедленно: стакан холодной воды. У Хохули в чемодане - лимоны, вытаскивай их все...
А л е х а. Все..?!
П р о х о р о в. Все, мать твою ебп!

Г у р е в и ч в сущности, начинает Вальпургиеву ночь. Наливает рюмаху. Внюхивается, до отказа морщится, проглатывает.

П р о х о р о в (в ожидании своей дозы). Я думал о тебе хуже, Гуревич. И обо всех вас думал хуже: вы терзали нас в газовых камерах, вы гноили нас в эшафотах. Оказывается, ничего подобного. Я думал вот как: с вами надо блюсти дистанцию! Дистанцию погромного размера... Но ты же ведь - Алкивиад! - тьфу, Алкивиад уже был, - ты граф Калиостро! Ты - Канова, которого изваял Казанова, или наоборот, наплевать! Ты - Лев! Правда, Исаакович, но все-таки Лев! Гней Помпей и маршал Маннергейм! Выше этих похвал я пока что не нахожу... а вот если бы мне шестьдесят пять...
А л е х а. Может, проверить, - горит?
Г у р е в и ч. Это можно... (На край тумбочки проливает немножко из своего остатка, зажигает спичку и подносит: тишина, покуда не меркнет синее пламя.)
П р о х о р о в (он даже не разводит свои семьдесят граммов, он держит наготове хохулин лимон. Опрокидывает. Страстно внюхивается в лимон. Пауза самоуглубленности). Итак. Кончились беззвездные часы человечества! Скажи мне, Гуревич, из какого мрамора тебя лучше всего высечь?..
Г у р е в и ч. Это как то есть "высечь"?
П р о х о р о в. Нет-нет. Я не то хотел сказать. Я вот что хотел сказать: с этой минуты, если в палате номер три или в любой из вассальных наших палат какой-нибудь неумный псих усомнится в богодухновенности этого (втыкая палец в Г у р е в и ч а) народа, тот будет немедля произведен мною в контр-адмиралы. Со всеми вытекающими отсюда последствиями... Они открывают миру все, мы только успеваем прикрывать. Что говорить о Старом Свете?.. Из какого племени явился Христофор Коломбо - это, наконец, известно поголовно всем. Но мало кто знает, что первым человеком, из состава Коломбовой экспедиции, первым, ступившим на Новую Землю, - был иудей-марран Луис де Торрес! (впадая в раж) А Исаак Ньютон! А - Авраам Линкольн!.. А кто первый увидел Ниагарский водопад? - Давид Ливингстон!..
Г у р е в и ч. Помаленьку, помаленьку, староста. Иначе ты вызовешь переполох в слабых душах... А ты не подумал о том, что Алкивиад тоже вожделеет? Ты вот уже немножко порфироносен. А взгляни на Алеху...
П р о х о р о в. Ал-леха!
А л е х а. Я тут. (Пока Г у р е в и ч чародействует со спиртом и водою, - не выдерживает. Делает лицо. Тренькает себе по животу, как бы аккомпанируя на гитаре. Начинает внезапно и анданте).

А мне на свете - все равно.
Мне все равно, что я говно,
Что пью паскудное вино
Без примеси чего другого.
Я рад, что я дегенерат,
Я рад, что пью денатурат,
Я очень рад, что я давно
Гудка не слышал заводского...

Вливает в себя все ему налитое. Исполинский выдох. Пробует лихо продолжить свое традиционное:

Обязательно,
Обязательно,
Я на рыженькой женюсь!
Пум-пу м-пум-пум!

(по собственной пузени, разумеется)

Об-бязательно...

Г у р е в и ч. Стоп, Алеха. Не до песнопений. Кругом нас алчут малые народы. А мы, тем временем, сверхдержавы, - пробуем на вкус то, что вообще-то говоря, делает наши души автономными, но может те же самые души и на "что-нибудь обречь. Приобщить этих сирых?
П р о х о р о в. Еще как приобщить! Ал-леха!
А л е х а. Я здесь. (Машинально подставляет пустой стакан.)
Г у р е в и ч. Болван. Ты понимаешь, что такое - сирость?
А л е х а. Еще бы не понять. Сережа Клейнмихель, - у него на глазах Паша Еремин, комсорг, оторвал у мамы почти все. И он теперь все кропает и пишет, кропает и пишет... Позвать его?
Г у р е в и ч. Позвать, позвать... (Наливает полстакана.)
П р о х о р о в. Клейнмихель! На ковер.
Г у р е в и ч (к подошедшему С е р е ж е). Так о чем тебе моргнула перед смертью твоя мама?
С е р е ж а (всплакнув, конечно). Она все знала. Мамы - они всегда все знают. Что меня не допустют и не дадут начальство снимать картину фильма про маму и Семена Михайловича Буденного, и как они крепко целовали друг друга перед решающей битвой. А свою нечистую руку приложил к этому Пашка Еремин, еврейский шапион...
Г у р е в и ч. Не торопись. Выпей. (С е р е ж а, выпив, прижимает руку к сердцу, не то в знак благодарности, не то всерьез желая уйти из этого мира.)
С е р е ж а. Я знаю, что такое еврейский шапион. Первый признак - звать его Паша. А фамилия его - Еремин. Других доказательств и не надо. Он не дает мне ночью рисовать стихи и планы всего будущего...
Г у р е в и ч. У тебя это что в руках, Буденный?..
С е р е ж а. Это что я прячу от предателя Павлика. Это все, что я построю, когда меня выпустят. А если я чего-нибудь построю - Павлик, злодей, все подожжет. Я вам сейчас прочитаю, но чтобы Пашку Еремина туда со спичками не подпускали...
П р о х о р о в. Давай, я прочту, зануда. А то у меня есть баритон, а у тебя нет баритона... Так-так... Проект будущих торжествований. Номер один: дом больницы разбитых космонавтов. Номер два: дом любви и здоровья больных космонавтов. Номер три: дом Любви к своей маме как можно лучше и хорошо. Номер четыре: дом, где не гуляют до двенадцати ночи, а живут с родными никогда и вообще. Номер пять: Дом Коммунизма. Там приучают не бегать с топором, и не пропивать ребят и космонавтов. Номер шесть: Культурный стадион космонавтов, чтобы метать их в цель...
Г у р е в и ч. И долго еще будет эта тягомотина?.. Сереже больше не давать...
П р о х о р о в. Сейчас-сейчас... (продолжает). Номер семь: Книжная фабрика культурных летчиков, с гипноседативным эффектом. Номер восемь: Дом и культурная дорога для спортивных татар. Номер девять: Аэродром культуры для татар и космонавтов. Десятое: Вокзал Поездов. Чтобы девушки в коротких юбках стояли на подножке. И махали приходящими поездами вслед уходящим поездам.

А л е х а фыркает.

П р о х о р о в (продолжает). Спортивный Внимательный институт. Спортивный внимательный светофор для татар и космонавтов. Спортивный внимательный Энтернат для всех аэродромов Космуса. Номер четырнадцать и предпоследний: Детский Мир на спортивной реке. Где маленькие шпионы тонут, а большие - всплывают для дачи больших и ложных показаний. Номер пятнадцать и последний: Космическая выставка веселой любви и тайных радостей всех веселых космонавтов веселого Космуса...
Г у р е в и ч. М-м-мда... Тебя все-таки дурно воспитывали, Клейнмихель... Может быть, и прав комсорг Еремин, расчленив твою маму?..
С е р е ж а. Нет, он был глубоко не прав. Когда она была в целости, она была намного красивше... Вам бы только посмеяться, а ведь смеяться-то не от чего... У меня еще есть один проект, чтобы в России было поменьше смеху; Трубопровод из Франкфурта-на-Майне, через Уренгой, Помары, Ужгород, - на Смоленск и Новополоцк. Трубопровод для поставок в Россию слезоточивого газа. На взаимовыгодных основаниях...
Г у р е в и ч. Браво, Клейнмихель!.. Староста, налей ему еще немножко.

Староста наливает. Погладив С е р е ж у по головке, подносит.

С е р е ж а (тронутый похвалою, пропустив и крякнув). А еще я люблю, когда поет Людмила Зыкина. Когда она поет - у меня все разрывается, даже вот только что купленные носки - и те разрываются. Даже рубаха под мышками - разрывается. И сопли текут, и слезы, и все о Родине, о расцветах наших неоглядных полей...
Г у р е в и ч. Прекрасно, Серж, утешайся хоть тем, что заклятому врагу твоему, комсоргу, не будет ни граммулечки. Он, к сожалению, принадлежит к тем, кто составляет поголовье нации. Мудак, с тяжелой формой легкомыслия, весь переполненный пустотами. В нем нет ни сумерек, ни рассвета, ни даже полноценной ублюдочности. На мой взгляд, уж лучше дать полную амнистию узникам совести... То есть, предварительно шлепнув, развязать контр-адмирала?
П р о х о р о в. Ну, конечно. Тем более, он уже давно проснулся, ядерный заложник Пентагона. (Потирает руки, наливает поочередно Г у р е в и ч у, себе, А л е х е.) Вставай, флотоводец. Непотопляемый авианосец НАТО. Я сейчас тебя развяжу, - признайся, Нельсон, все-таки приятно жить в мире высшей справедливости?
М и х а л ы ч (его понемногу освобождают от пут). Выпить хочу...
П р о х о р о в. Да это ж совершенно наш человек! Но прежде стань на колени и скажи свое последнее слово. (М и х а л ы ч вздрагивает.) Да нет, ты просто принеси извинения оскорбленной великой нации, и так, чтобы тебя услышали твои прежние друзья-приятели из Североатлантического пакта. Ну, какую-нибудь там молитву...
М и х а л ы ч (быстро-быстро, косясь на П р о х о р о в а, наливающего заранее). Москва - город затейный: что ни дом, то питейный. Хворого пост и трезвого молитва - до Бога не доходят. Чай-кофе не по нутру, была бы водка поутру. Первая рюмка колом, вторая соколом, а остальные мелкими пташками. Пить - горе, а не пить вдвое. Недопои хуже перепоя. Глядя на пиво и плясать хочется...
П р о х о р о в (намного одушевленнее, чем во втором акте). Так-так-так...
М и х а л ы ч. Без поливки и капуста сохнет. Что-то стали руки зябнуть, не пора ли нам дерябнуть. Справа немцы, слева турки, ебануть бы политурки. Что-то стало холодать, не пора ли...
Г у р е в и ч. Пора, мой друг, пора... (Адмирал выпивает - и вытаращивает глаза от крепости напитка и перемен земного жребия.) По нашей Конституции, адмирал, каждый гражданин имеет право выпучивать глаза, но не до отказа... Вова!!

В о в а приходит покорно, но почему-то держа за руку бледного К о л ю.

Г у р е в и ч. Дети, армянский коньяк на столе, читайте молитву. (К Прохорову). А почему они, собственно, здесь, - а не там?
П р о х о р о в. Ну, ты же сам слышал... эстонец... голова болит... разве этого недостаточно?.. А что касается Вовы, - так он просто так... подозревается в уникальности.,.
Г у р е в и ч. Не надо кручиниться, Вова, завтра же будешь со мною на свободе. У тебя есть мечта?..
В о в а. Да, да, есть. Я хочу у себя в пруду развести такую рыбку - она называется гамбузия. Так вот, эта рыбка - гамбузия - поедает в своем пруду всех комариных личинок, а заодно и все лямблии. Потому что стоит человеку проглотить вместе с водой одну только лямблию, как она, сама по себе, порождает другую лямблию, а третья лямблия, родившись от сочетания первых двух лямблий...
Г у р е в и ч. И сколько этих вот самых лямблий может враз заглотать твоя рыбка гамбузия?
В о в а. Она может схавать зараз семьдесят пять штук.
Г у р е в и ч. И - не поперхнуться?
В о в а. И не поперхнуться.
Г у р е в и ч. Отлично. Вот ровно столько граммов ему и налейте. Только разбавьте водой. А Боренька-Мордоворот сегодня же ночью расплатится за то, что сделал тебе на носу эту "модус-вивэнди"...
В о в а (единым залпом выпив, - то, как травка, зеленеет, то, как солнышко, блестит). А самое главное, чем хороша гамбузия, - так от нее ни одного комарика в воздухе. Никто вас не укусит, смело идите в лес, мои маленькие радиослушатели. И гуляйте, пока не позовет Эдик...
П р о х о р о в. А что это за Эдик?..
В о в а. Никто не знает. Но, как только в небеса подымается Веспер, тут надо расходиться по домам, потому что Эдик делает знак: пора расходиться. Ничего не поделаешь... Сергунчик, мой внук, не послушался - и вот вам результат: ветры унесли его неведомо куда... по заказу Гостелерадио...
Г у р е в и ч. Удивительная все-таки страна - Россия! Ну, с какой стати Эдик? На каком основании - Эдик?.. (Обращается к Коле). Коля! ты смыслишь что-нибудь в этой белиберде?
К о л я. Конечно. Я уже давно усвоил эту дхарму. (Простирая к публике руку). Отцы наши ели кислый виноград, а у детей на столе один только вермут, и больше ничего. Десертным вермутом облит, Онегин к юноше спешит, глядит, зовет его, - напрасно, его уж нет, младой певец нашел безвременный конец. Особой водки он просил, и взор являл живую муку, - и кто-то вермут положил в его протянутую руку!..
Г у р е в и ч. Здорово!.. Налейте поэту мушкателейнвейну!
К о л я (выпивая свою долю мушкателейнвейна). А откуда в нашей палате взялся мушкателейнвейн?
П р о х о р о в. Все оттуда же. А откуда в нашей палате, со слабоумными расспросами, взялись пытливые юноши? Взялось, значит взялось. И при этом, кроме чести, не потеряно ничего. Если явятся вопросы еще, обратись к Вите.
Г у р е в и ч. Да, да. Если кому чего неясно, - пусть обращается к нашему незабвенному гроссмейстеру. Какая честь - еще при жизни называться незабвенным! Ви-тя!! Корчной! Что новенького-шизофреновенького?

Все смотрят на В и т ю. Не совсем понятно, спит он или проснулся, потому что улыбка его, оставаясь дежурной за время сна, становится, по пробуждении, сардоническою. Сейчас на нем ничего этого нет.

Г у р е в и ч. Ну, очень просто определить, спит человек или нет. Если он хочет присоединиться к компании, значит: проснулся. А если не хочет - стало быть, спит и не проснется вовеки...
В и т я. Я проснулся. И пока в этом мире не кончится мушкателейнвейн. я никогда не усну.
П р о х о р о в (поднося В и т е). Теперь ты понимаешь, гроссмейстер, что мы живем не то что в мире высший справедливости, а в мире такой справедливости, которая даже чуть выше, в сравнении с наивысшей?..
В и т я (приподымая большую, розовую голову). А я не умру?
Г у р е в и ч. Ты, Витя, слишком высокого о себе мнения... Во всей происходящей драме - до тебя - никто ни словом не обмолвился о смерти, хоть все и поддавали. Счастье человека - в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей. Пьер Безухов. А если уж смерть - так смерть. Смерть - это всего лишь один неприятный миг, и не стоит принимать его всерьез. Аугусто Сандино.

В и т я пьет и - встает. Всех обнимая своей улыбкой - и не стыдясь живота своего, - почему-то отправляется к выходу.

П р о х о р о в. Наконец-то! Отрада и ужас Вселенной - Витя - хочет пройтиться в сторону клозета... Стасик! Прекрати свои рот-фронты. Иди сюда...
Г у р е в и ч (спохватившись). Да, да. Никакие рот-фронты и нопасараны уже не пройдут. Над всей Гишпанией - ясное небо. Франсиско Франко. По этому поводу - опусти свою глупую руку - и подойди. Твоя неистовая Долорес - в соседнем отделении. Пропусти для храбрости сто двадцать, и мы соединим вас, недоумков...
С т а с и к. Так она еще не умерла?..
Г у р е в и ч. Давно уже подохла. Но, как только услышала о тебе, о предстоящем свидании, она вытряхнула землю из глазных своих впадин и сказала: пусть придет ко мне, я люблю молодых и растленных. Но прежде, - сказала она, - но прежде я должна привести себя в порядок, я ведь так долго пролежала в сырой земле...
С т а с и к. Я понимаю... Женщина всегда есть женщина, если даже пассионария. У нас есть о чем побеседовать: массированное давление на Исламабад, подводные лодки в степях Украины! И - вдобавок ко всему - насильник дядя Вася в зарослях укропа. И марионетка Чон Ду Хван, он все мечтает стереть советскую Россию с лица земли. Но разве можно стереть то, у кого так много-много земли - и никакого-никакого лица? Вот до чего доводит узкоглазость этих чондухванов...
Г у р е в и ч. Налить ему немедля! И пропорционально тому, что он здесь сейчас нагородил... Боже мой, Витя!..
В и т я (с улыбкой, обаятельнее которой не было от Сотворения). Вот, пожалуйста, шахматная фигура, я обмыл ее проточной водой... (Ставит на стол посреди палаты - еще один белый ферзь. Два белых ферзя рядом - это уже слишком. Многие теряют и остатки своих убогих рассудков.)
П р о х о р о в. С шахматами мы потом разберемся... А шашки - где?... Чемпион мира по русским шашкам Виктор Куперман... (Улыбка - в сторону Г у р е в и ч а, вопрос адресован В и т е)... Так вот, шашек нет. Сейчас растерянно смотрит на мир наш русский товарищ Куперман. И вот он, молодой и здоровый, крутится в своем гробу. Не путать с Долорес Ибаррури... Он крутится в своем гробу, хотя он молод и здоров...
К о л я (прерывает старосту, чего с ним никогда не бывало). А кто вообще автор желудочно-кишечного тракта?..
Г у р е в и ч. Неужели и теперь тебе не понятно, кто?.. (присаживается к В и т е).

Скажи мне, Витя, ну, а если б ты...
Ну... двадцать шесть бакинских комиссаров...
Чудовищно подумать!.. Что б тогда
Принес толпе из всех своих глубин?
Шпинозу? Группенфурера СС?
Ударный финиш юбилейной вахты?
Рене Декарта?..

За дверью слышны каблучки. Это - Н а т а л и с последним обходом. И, слава Богу, она уже слегка первомайски-поддатая. Иначе - она уловила бы в палате спиртной дух.

П р о х о р о в. Тишина!.. Все - по местам! Накрыться с головой!

Н а т а л и входит, всем желает спокойных ночей. Поправляет одеяло - у тех, на ком плохо лежит. Присаживается у изголовья Г у р е в и ч а. Никому не слышные - а может быть, слышные всем, - шепоты и нежности.

Н а т а л и (полушепотом). Ни о чем не думай, Лев, все будет хорошо. (Г у р е в и ч пробует что-то сказать. Н а т а л и прикладывает пальчик к губам) Тсс... Все дрыхнут. В коридоре ни души. Адье. Спокойной ночи, алкаши. (Н а т а л и проплывает к выходу, тихо-тихо прикрывает за собой дверь. Стук удаляющихся каблучков.)

Все пациенты разом сбрасывают с себя одеяла, приподымаются в постелях и завороженно глядят на два белых ферзя посреди палаты.
ЗАНАВЕС