Вальпургиева ночь, или "Шаги командора" ВТОРОЙ АКТ

Ему предшествуют до поднятия занавеса - пять минут тяжелой и нехорошей музыки. С поднятием занавеса зритель видит 3-ю палату, с зарешеченными окнами, и арочный вход в смежную, 2-ю палату. Чтобы избежать междупалатной диффузии, обмен информацией и пр. - арочный переход занят раскладушкою, на ней лежит В и т я, с непомерным животом, который он, чему-то облизываясь, не перестает поглаживать, с улыбкой ужасающей и застенчивой. Строго диагонально, изогнув шею снизу-слева вверх-направо, по палате мечется просветленный С т а с и к. Иногда декламирует что-то, иногда застывает в неожиданной позе - с рукой, например, отдающей пионерский салют, - и тогда декламации прекращаются. Но никто не знает, на сколько.
С е р е ж а К л е й н м и х е л ь, еще вполне юный, сидит на койке почти недвижимо, иногда сползая вниз, постоянно держится за сердце. В волосах и в лишайнике, со странным искривлением губ. На соседней койке К о л я и кроткий старичок В о в а держат друг друга за руки и покуда молчат. К о л я то и дело пускает слюну, В о в а ему ее утирает. Пока еще лежит, с головой накрытый простыней, в ожидании трибунала, комсорг палаты П а ш к а Е р е м и н. На койке справа - X о х у л я, не подымающий век, сексуальный мистик и сатанист.
Но самое главное, конечно, - в центре: неутомимый староста 3-й палаты, самодержавный и прыщавый П р о х о р о в и его оруженосец А л е х а, по прозвищу Диссидент, - вершат (вернее, уже завершают) судебный процесс по делу контр-адмирала М и х а л ы ч а.

П р о х о р о в. Если б ты, Михалыч, был просто змея - тогда еще ничего, ну, змея как змея. Но ты же черная мамба, есть такая южноафриканская змея - черная мамба! - от ее укуса человек издыхает за 30 секунд до ее укуса! На середку, падла!..

Толстый оруженосец А л е х а полотенцем скручивает руки за спиной контр-адмиралу. Поверженный на колени, тот уже не рассчитывает ни на какие пощады.

П р о х о р о в. Как тебе повезло, засранец, дослужиться до такого неслыханного звания: контр-адмирал КГБ? Может, ты все-таки боцман КГБ, а не контр-адмирал?
А л е х а. Мичман он, мичман, я по харе вижу, что мичман!..
П р о х о р о в. Так вот, мичман, мы тут с Алехой подсчитали все твои деяния. Было бы достаточно и одного... Первого сентября минувшего года ты сидел за баранкой южнокорейского лайнера?.. Результат налицо - Херсонес и Ковентри в руинах... Удивляет только изощренность этой акции: от всех его напалов пострадали только старики, женщины и дети! А все остальные...- а все остальные - как будто этот куй над ними и не пролетал! Так вот, боцман: к тебе вопиют седины всех этих ci-арцев, слезы всех сирот, потроха всех вдов - к тебе вопиют! Алеха!
А л е х а. Да, я тут.
П р о х о р о в. Так скажи мне и всему русскому народу: когда этот душегуб был схвачен с поличным за продажею на Преображенском рынке наших Курил?
А л е х а. Позавчера.
М и х а л ы ч (мычит). Неправда это все, позавчера я был здесь, никуда из палаты не выходил, все свидетели, и медсестричка Люся кормила меня пшенной кашей с подливкой...
П р о х о р о в. Это ничего не значит. Сумел же ты, говнюк, за день до этого, не выходя из палаты, осуществлять электронный шпионаж за бассейном Ледовитого Океана. Материалы предварительного следствия лгать не умеют. Сам посуди, сучонок, вообрази, что ты не адмирал, а страница сто семь материалов предварительного следствия, - мог бы ты солгать?
М и х а л ы ч. Ни... никогда.
П р о х о р о в. Итак, мы в клубе знатоков: что? где? почем? Так почем нынче Курильские острова? Итуруп - за бутылку андроповки и в рассрочку? Кунашир - почти совсем за просто так... А может быть, эти дельцы от политики - за все это просто подкидывали тебе пиздянки?..

М и х а л ы ч напрасно пытается что-то в свое оправдание мычать.

П р о х о р о в. Мало того, этот боцман имел намерение запродать ЦРУ карту питейных торговых точек Советского Союза. И попутно - нашу синеглазую сестру Белоруссию - расчленить и отдать на откуп диктатору Камеруна Мише Соколову...
С т а с и к (фланируя мимо, как обычно). Да. За такие вещи по таким головкам не гладют. Я предлагаю снять с него штаны и пальнуть из мортиры...
П р о х о р о в. Стоп. Я еще не все сказал. У этого пса-мичмана было еще вот какое намерение, поскольку продавать ему было уже нечего - он сумел за одну неделю пропить и ум, и честь, и совесть нашей эпохи, - он имел намерение сторговать за океан две единственные оставшиеся нам национальные жемчужины: наш балет и наш метрополитен. Все уже было приготовлено к сделке, но только вот этот наш двурушник немножко ошибся в своих клиентах с Манхэттена. Когда с одним из них он спустился в метрополитен, чтоб накинуть нужную цену, - этот бестолковый коммерсант-янки решил, что перед ним - балет. А когда тот привел его в балет... (Всеобщий гул осуждения.) Гриша! Комсорг! (Комсорг П а ш к а Е р е м и н откликается только тогда, когда его называют Гришей.) Сбрось с себя простыню, не бойсь, сегодня судят не тебя. Скажи свое слово, товарищ!..
П а ш к а Е р е м и н. Да очень просто: почему этого удава наша Держава должна еще бесплатно лечить? Его надо убивать вниз головой!..
К о л я. Да, так поступали восточные деспоты со всеми агарянами: они запрокидывали им головы и заливали глотку расплавленным свинцом... или холодным вермутом.
С т а с и к. Нет, лучше все-таки стрельнуть в него из арбалета...
Коля. Из аркебузы... с расстояния в два с половиной поприща...
С т а с и к. Да откуда мы здесь достанем аркебузу?.. А мортиру можно из чего-нибудь сплести. У медсестрички мыла можно выпросить хозяйственного и немножко аксельбантов...
А л е х а. Ха-ха, ты еще позументов у нее попроси... По-моему, отдать этого изверга на съедение Витеньке!..

Возгласы одобрения. Все оборачиваются в сторону В и т и. Однако В и т я, не переставая улыбаться и поглаживать пузо, делает отвергающее движение розовой своей головою.

П р о х о р о в. Молись, Михалыч! В последний раз молись, адмирал!
М и х а л ы ч (уронив голову до пределов, начинает быстро-быстро что-то бормотать, приблизительно такое). За Москву-мать не страшно умирать, Москва - всем столицам голова, в Кремле побывать - ума набрать, от ленинской науки крепнут разум и руки, СССР - всему миру пример, Москва - Родины украшение, врагам устрашение...
П р о х о р о в. Так-так-так-так...
М и х а л ы ч (трясясь, продолжает, и все так же некстати). Кто в Москве не бывал - красоты не видал, за коммунистами пойдешь - дорогу в жизни найдешь, Советскому патриоту любой подвиг в охоту, идейная закалка бойцов рождает в бою молодцов...
П р о х о р о в. Довольно, мичман!.. блестящий молитвослов... По-моему, никаких арбалетов не нужно, а просто растворить его в каком-нибудь химическом реактиве, чтоб он к вечеру состоял из одной протоплазмы... Только - для чего в нашем отделении лишняя протоплазма, от нее уже и так дышать нельзя. Лучше - под трибунал!.. Коля, утрите свои слюни. Как вы считаете, Коля, - много в нашем отделении протоплазмы?
К о л я. Очень много... я уже не могу...
П р о х о р о в. Ясно. Трибунал. Конечно, сейчас он жалок, этот антипартийный руководитель, этот антигосударственный деятель, антинародный артист, ветеран трех контрреволюций, он беспомощен и сир, понятное дело, на скромные ассигнования ФБР долго не протянешь... Но все его бормотания и молитвы - это привычное кривляние наших извечных недругов. Это извечное кривляние наших привычных недругов. Это недружественная извечность наших кривляк. (Прохоров вдохновенно прохаживается.) Такие вот антикремлевские мечтатели рассчитывают на наше с вами снисхождение. Но мы живем в такие суровые времена, когда слова типа "снисхождение" разумнее употреблять пореже. Это только в военное время можно шутить со смертью, а в мирное время со смертью не шутют. Трибунал. Именем народа, боцман Михалыч, ядреный маньяк в буденовке и сторожевой пес Пентагона, приговаривается к пожизненному повешению. И к условному заточению во все крепости России - разом! (Почти всеобщие аплодисменты.) А пока - за неимением инвентаря - потуже прикрутите его к кровати. Пусть обдумает свое последнее слово.

А л е х а и П а ш к а опрокидывают адмирала в постель и - простынями н полотенцами - прикручивают так, чтоб тот не мог шевельнуть ни одним своим суставом и членом.

Л ю с и (врывается в палату, привлеченная кряхтением палачей и оглушительным рычанием жертвы). Что здесь происходит мальчики?.. Оставьте его в покое... Что ни день у вас - то суд и расправа. Где тут лишняя койка? (Открывает шкаф и вынимает комплект чистого белья, бойко швыряет на порожний матрас.) Скоро - обход. Ти-ши-на!..
А л е х а (тихо берет за плечи крохотную Л ю с и и, выпятив одновременно пузо и глаза-фурункулы, выделывает вокруг нее томные, танцевальные движения, а потом поет свою коронную, предварительно ударив себя в пузо и тряхнув головою).

Мне долго-долго будет сниться
Моя веселая больница,
А еще больше будет сниться
Твоя шальная поясница.

П р о х о р о в. Алеха! Припев!
А л е х а.

Алеха жарит на гитаре,
Обязательно на рыженькой женюсь!
Ал-лех-ха жарит на гитаре,
Обязательно на рыженькой женюсь!
Пум! пум! пум! пум! (по животу)
Обязательно,
Обязательно
Я на рыженькой женюсь!
Пум! пум! пум! пум!
Отстегнула все застежки,
Распахнула все одежды,
И едва дыханье жизни
Из ноздрей не улетело.
В тюрьме мичман обоссался,
Боцман палубу грызет!
Хо-хо-хо-хо!

П р о х о р о в. Припев, Алеха!
А л е х а.
Аль-лехха жарит на гитаре,
Но у него не выйдет ничего!
Пум! пум! пум! пум!
Да и пусть он жарит на гитаре -
Ведь все равно не выйдет ничего!
А я... (осклабляясь) А я... -
Обязательно,
Обязательно...

Привычно фыркая, Л ю с и ускользает к дверям. И наталкивается на входящего в палату Г у р е в и ч а, в желтой робе, как у всех, и в мокрых волосах. На лице не заметно следов побоя - но общая побитость очень даже заметна, да и всем понятна: Б о р е н ь к а, санпропускник...

Л ю с и. Ой, новенький... Ваша койка первая слева... стелите свою постельку, я могу вам помочь, если что не так...
Г у р е в и ч (яростно). Сам! Сам! Провались, девка!..

Л ю с и исчезает. Пение на время прерывается. Г у р е в и ч комкает все белье и швыряет его в угол кровати, потом смотрит направо: розовый В и т я с аппетитом на него смотрит, поглаживает живот все любовнее и облизываясь, иногда отворачиваясь в подушку, чтоб подавить в себе смешок, ему одному ведомый. Г у р е в и ч с полминуты его разглядывает, ему становится не совсем вмоготу, - он смотрит на соседа слева: оплетенный со всех сторон, контр-адмирал нее чаще что-то шепчет, с лицом скудеющим и окаянным. Над ним наклонен С т а с и к.

С т а с и к. Сейчас по всему миру все могильщики социализма - все исповедуются и причащаются... А ты почему, дедушка, не хочешь?..
П р о х о р о в (подступая. Следом за ним - А л е х а-Диссидент, как Елисей за Илиею. К С т а с и к у). Цыц, моя радость! Дай потолковать с человеком...
С т а с и к. Нет-нет, ему нужна минута самоуглубления... Вы плохо знакомы с Востоком... Ты погружаешься в воды, ну... или тебя погружают, но ты ощущаешь: канули в вечность те времена, когда тебя не существовало, - тебя омывают, следовательно ты есть... Когда купается наложница китайского императора в Бассейне Сплетающихся Орхидей - он так и называется: бассейн сплетающихся орхидей, - так в пего добавляют 12 эссенций и 17 ароматов...
К о л я (подступая сзади). ...Но кто после этого облекается в желтое одеяло, не зная истины и самоограничения, - тот не достоин желтого одеяла. Ты можешь мне разъяснить эту дхарму?!
П р о х о р о в. Шел бы ты под хуй со своими дхармами!.. Человеку только что в ванной навешали пиздюлей! причем тут дхармы? Продолжай, Стас...
С т а с и к. И вот. Я перехожу из ванной с орхидеями, минуя залы дхарм (взгляд в сторону паршивца К о л и) - перехожу из бассейна в зал Благовоний, а из зала Благовоний - в зал Песнопений. Те, кто по пути мне встречаются, говорят мне: "Благословенный, не ходи в манговую рощу". А я иду, мне говорят три девушки, одна такая лунная-лунная, а другая - пасторальная вся, в венце из одуванчиков, конечно, а уж на третью я и не смотрю. Я разрываю все узы, постигаю все дхармы и не стремлюсь ни к одной из услад, я перешагиваю через третью, патетическую, даму - и ухожу из зала Песнопений - в манговую рощу. 80 тысяч гималайских слонов следуют за мною, они мне говорят о тщетности печали...
П р о х о р о в. Ты знаешь чего, Стас, ты хоть на несколько минут - уябывай в свои манговые рощи, дай поговорить с евреем... Ты по какому делу и как звать?
Г у р е в и ч. Гуревич.
П р о х о р о в. Я так и думал, что Гуревич... А - случайно - не по этому..? (Делает известный по горлу щелчок.)
Г у р е в и ч. Ну... в том числе...
П р о х о р о в. Я так и думал. Евреи иногда очень даже любят выпить... в особенности за спиной арабских народов. Но не в этом дело. Как только появляется еврей - спокойствия как не бывало, и начинается гибельный сюжет. Мне рассказывал мой покойный дед: у них в лесу водилось оленей видимо-невидимо. Как их там? косулей - невпроворот. И пруд был весь в лебедях белых, а на берегу пруда цвел родо-ден-дрон. И вот в деревню эту приехал лекарь, по имени Густав... Ну уж не знаю, насколько он был Густав, но жид - это точно. И что же из этого вышло? - не я рассказываю, рассказывает дед. До появления этого Густава - зайцев было столько в округе, что буквально спотыкаешься об них, по ним скользишь и падаешь... Так исчезли для начала все зайцы, потом косули - нет, он в них не стрелял, они пропали сами собой. (А л е х е ): Позови старичка Вову.

В о в а подходит. Взглянув сначала на В и т ю, потом на контр-адмирала, подрагивая, ждет подвоха...

П р о х о р о в. Вова, ты из деревни. Ты можешь представить себе, что ты на берегу пруда... произрастаешь... тебя зовут Рододендрон. А на той стороне пруда - жид, сидит и на тебя смотрит..?
В о в а. Нет, не могу... что вот произрастаю и...
П р о х о р о в. Ну, к чертям собачьим радодендрон. Вот, вообрази себе, Вова: ты - белая лебедь и сидишь на берегу пруда - а напротив тебя сидит жид и очень внимательно на тебя...
В о в а. Нет, белой лебедью я тоже не могу, это мне трудно. Я могу... могу представить, что я стая белых лебедей...
П р о х о р о в. Прекрасно, Вова, ты стая белых лебедей, на берегу пруда, - а напротив...
В о в а. Ну, я, конечно, разлетаюсь... кто куда... страшно...
П р о х о р о в. Алеха, уведи Вовочку... Вот видишь, Гуревич?
Г у р е в и ч (с трудом улыбается). Ну, ладно. (С тревогой взглядывает в сторону В и т и, потом наблюдает, как сосед адмирал делает вздорные попытки вырваться из пут.) А этого за что?
П р о х о р о в. Делириум тременс. Изменил Родине и помыслом и намерением. Короче, не пьет и не курит. Все бы ничего, но мы тут как-то стояли в туалете, зашла речь о спирте, о его жуткой калорийности, - так этот вот говноед ляпнул примерно такое: из всех поглощаемых нами продуктов спирт, при всей его высокой калорийности, - весьма примитивного химического строения и очень беден структурной информацией. Он еще и тогда поплатился за свои хамские эрудиции: я открыл форточку, втиснул его туда и свесил за ногу вниз - а этаж все-таки четвертый - и так держал, пока он не отрекся от своих еретических доктрин... Сегодня он, решением Бога и Народа, приговорен к вышке... Я не очень верю, что вначале было Слово, но хоть какое-то задрипанное - оно должно быть в конце, так что пусть этот пиздобол лежит и размышляет...
Г у р е в и ч. А скажи мне, Прохоров, тебя облекли полномочиями... э-э-э... в одной только этой палате или..?
П р о х о р о в. Да, конечно, нет! Все, что по ту сторону Вити (оба взглядывают туда, Г у р е в и ч отворачивается), - это все мои подмандатные территории, но тебе повезло: завтрашний процесс будет внутрипалатным, да еще уголовным, к тому же. Гриша!!! Сними с себя простыню! Это Пашка Еремин, комсорг, так вроде ничего, подонок как подонок, но дело серьезное - членовредительство в семействе Клейнмихель!
С е р е ж а К л е й н м и х е л ь (заслыша свою фамилию, встает и подползает в сторону П р о х о р о в а). Запишите: у мамы только одна нога осталась на месте... все другие были откручены, и руки тоже, все вместе лежали на буфете... А крестная в это время ушла за бубликами...
Г у р е в и ч. Мдаа... в самом деле... Крестная ушла за бубликами - какой смысл кричать?
С т а с и к (как всегда проходя мимо). У всех у нас крестные за бубликами поразошлись: кричи-кричи - ни до кого не докричишься...
С е р е ж а. Да нет же... Причем тут бублики?.. Ну как вы не понимаете? Ведь он сначала оторвал ей голову, а уж потом...
П р о х о р о в. До завтра, до завтра все это. До завтра, Сережа, уползи. Так вот, слушай меня, Гуревич; как видишь, у нас случаются мелкие бытовые несообразности. А так - у нас жить можно. Недели две-три тебя поколют, потом таблетки, потом пинка под жопу - и катись. У нас даже цветной телевизор есть. Кенор с канарейкой. Они только сегодня помалкивают - поскольку завтра Первомай. А так - поют. Витя решил их даже не трогать и на вкус не пробовать, - а это ли не высшая аттестация для вокалиста, а Гуревич? А вон там, повыше, с самого верху - попугай, родом, говорят, из Хиндустана..... А может быть, и в самом деле из Хиндустана, наверняка оттуда, потому что молчит целые сутки. Молчит, молчит. Но как только пробьет шесть тридцать утра, - вот ты увидишь, - он начинает, не гнусаво, не металлично, а как-то еще в тыщу раз попугаевее: "Влади-мир Сергеич! ...Влади-мир Сергеич! на работу - на работу - на работу - на хуй - на хуй - на хуй - на хуй". А потом - потом чуток помолчит, для куражу, и снова: "Влади-мир Сергеич! Владимир Сергеич! На работу, на работу, (все учащеннее) на работу, на работу, на хуй, на хуй, на хуй, на хуй, на хуй..." И все это ровно в 6.30, можно даже не справляться по курантам и рубиновым звездам... А вот от шашек и домино ничего не осталось - все слопал Витя, одну за другой. Чудом уцелела шесть-шесть, Хохуля спрятал ее под подушку и сам с собой играл в шесть-шесть, и всегда выигрывал. А дня через три - небывалое: из-под подушки исчезла шесть-шесть. Хохуля не знает, куда деваться от рыданий, Витя улыбается. Все кончается тем, что Хохуля впадает еще в какую-то прострацию, глохнет и становится сексуальным мистиком... А Витя тем временем берется за шахматы...

Г у р е в и ч рассматривает, на тумбочке в центре палаты лежит пустая шахматная доска, и на ней - белый ферзь.

С т а с и к (подскакивая). И ведь все умял! почему только жалеет до сих пор белую королеву? Он ведь у нас такой бедовый; и тайм-аут съел, и ферзевый гамбит, и сицилианскую защиту...
П р о х о р о в. Вот что, Витя (присаживается к В и т е на постель), Витя. Ты скушал все настольные игры. Скажи мне, ты их скушал просто из нравственных соображений, да? Они показались тебе слишком азартными? Здесь со мной доктор из центра (показывает на Г у р е в и ч а). О! Это такой доктор! (палец вверх). Он любопытствует: отчего ты так много кушаешь! Тебе не хватает фуражу-провианту?..
В и т я (не выдерживает взгляда старосты, перестает гладить пузо, стыдливо прикрывается рукавом). Вкусно...
П р о х о р о в. А белого ферзи почему пожалел? а?
В и т я. Жалко... Он такой одинокий...
П р о х о р о в. Понимаю... А скажи мне, Витенька, - тебе и во сне одна только жратва снится?..
В и т я. Нет, нет... Царевна...
П р о х о р о в. Царевна? ...Мертвая?
В и т я. Да нет, живая царевна... И вся из себя такая и с голубым бантиком. Как золушка... а вокруг нее все принц ходит... и все бьет ее по голове хрустальным башмачком...
П р о х о р о в. А ты бы съел ...этот хрустальный башмачок? (показывает). Ав-Ав!
С т а с и к. Его не Витя надо называть. Его надо называть Нина. Чав-чав-адзе...
В и т я. А башмачок съел бы... чтоб он только ее не бил.
Г у р е в и ч. Ну, а если уж царевна мертвая, ну, то есть, он ее добил? До смерти. Ты съел бы мертвую царевну?
В и т я (улыбается). Да...
Г у р е в и ч. А если бы семь богатырей при ней - то как же?
В и т я. И семь богатырей бы тоже...
Г у р е в и ч. Ну, а тридцать три богатыря..?
В и т я. Да... если б медсестрички не торопили... конечно...
Г у р е в и ч. А... послушай-ка... А двадцать восемь героев-панфиловцев?
В и т я (с тою же беззаботной и страшной улыбкой). Да... (мечтает).
Г у р е в и ч (упорно). А... Двадцать шесть бакинских комиссаров - неужели тоже?..
П р о х о р о в (врывается в беседу). Ну, все: завтра мы тебе и комсорга Пашку. Какая тебе разница? От адмирала ты отказался - я тебя понимаю. Адмиралы - они хрустят на зубах, а вот настоящие комсорги - никогда не хрустят... Сережа! Клейнмихель! Подойди сюда... скажи... Замечал ли ты на лице преступника следы хоть малого раскаяния?
С е р е ж а. Нет, не замечал... И мама моя покойная в тот день мне моргнула: понаблюдай, мол, за Пашкой - будет ли ему хоть немножко стыдно, что он со мной так поозоровал, - нет, ему не было стыдно, он весь вечер после того водку пьянствовал и дисциплину хулиганил...И запрещал мне форточку проветривать, чтоб в доме мамой не пахло...
С т а с и к (проходя мимо, как всегда). Приятно все-таки жить в эпоху всеобщего распада. Только одно нехорошо. Не надо было лишать человека лимфатических желез. То, что его лишили бубликов и соленых огурцов, - это еще ладно. И то, что лишили дынь, - чепуха, можно прожить и без дынь. И плебисцидов нам не надо. Но оставьте нам хотя бы наши лимфатические железы...

Покуда витийствовал С т а с и к, растворились обе двери 3-й палаты, и на пороге - Медбрат Б о р е н ь к а и медсестра Т а м а р о ч к а. Оба они не смотрят на больных, а харкают в них глазами. Оба понимают, что одним своим появлением вызывают во всех палатах мгновенное оцепенение и скорбь - которой много и без того.

П р о х о р о в. Встать! Всем встать! Обход!

Все медленно встают, кроме X о х у л и, старичка В о в ы и Г у р е в и ч а.

Б о р я - М о р д о в о р о т (у него из-под халата - ухоженный шоколадный костюм и, поверх тугой сорочки, галстук на толстой шее. В этом обличий его редко кто видел: просто он сегодня дежурный постовой Медбрат в Первомайскую ночь. Шутейно подступает к С т а с и к у, который застыл в позе "с рукой под козырек"). Так тебе, блядина, значит, не хватает каких-то там желез?..
Т а м а р а. Не бздюмо, парень, сейчас у тебя все железы будут на месте.

Б о р я, играя, молниеносно бьет С т а с и к а в поддых, тот в корчах опускается на пол.

Т а м а р а (указывая пальцем на В о в у). А этот засратый сморчок - почему не встает, вопреки приказу?
Б о р я. А это мы спросим у него самого... Вовочка, есть какие жалобы?
В о в а. Нет... на здоровье жалоб никаких... Только я домой очень хочу... Там сейчас медуницы цветут... конец апреля... Там у меня, как сойдешь с порога, целая поляна медуниц, от края до края, и пчелки уже над ними...
Б о р я (поправляя галстук). Ннну... я житель городской, в гробу видал все твои медуницы. А какого они цвета, Вовочка?
В о в а. Ну, как сказать?.. синенькие они, лазоревые... ну, как в конце апреля небо после заката...

Б о р я под смех Т а м а р о ч к и - ногтями впивается в кончик Вовиного носа и делает несколько вращательных движений. Вовин нос становится под цвет апрельской медуницы. В о в а плачет.

Б о р я (продолжает обход). Как дышим, Хохуля? Минут через пять к тебе придет Игорь Львович, с веселым инструментом, придется немножко покорячиться... А тебе, Коленька?
К о л я. У меня жалоба. Я в этой палате уже который год. Потому мне сказали, что я эстонец и что у меня голова болит... Но ведь я давно уже не эстонец, и голова давно перестала болеть, а меня все держат и держат...
Т а м а р о ч к а (тем временем, привлеченная зрелищем справа: С е р е ж а К л е й н м и х е л ь, отвернувшись к окошку, тихонько молится). А! Ты опять за свое, припизднутый! (Раздувая сизые щеки, направляется к нему.) Сколько раз тебя можно учить! Сначала - к правому плечу, а уж потом - к левому. Вот, смотри! (Хватает его за шиворот и, сплюнув ему в лицо, вначале ударяет его кулаком по лбу, потом - с размаху - в правое плечо, потом в левое, потом под ребра.) Повторить еще раз? (Повторяет то же самое еще раз, только с большей мощью и веселым удальством.) Говно на лопате! еще раз увижу, что крестишься, - утоплю в помойном ведре!..
Б о р я. Да брось ты, Томочка, руки марать. Поди-ка лучше сюда. (Отшвырнув К о л ю, движется в сторону адмирала, В и т и и Г у р е в и ч а. За ним - свита: староста П р о х о р о в, А л е х а - Диссидент и Т а м а р о ч к а.)
П р о х о р о в. Товарищ контр-адмирал, как видите, не может стать перед вами во фрукт. Наказан за буйство и растленную агентурность. Вернее, за агентурную растленность и буйство.
Б о р я. Понятно, понятно... (Краем глаза скользнув по Г у р е в и чу, вдумчиво грызущему ногти, - проходит к В и т е. В и т я, с розовой улыбкой, покоится в раскладушке, разбросанный как гран-пасьянс.)
Т а м а р о ч к а. Здравствуй, Витенька, здравствуй, золотце... (Широкой ладонью, смаху, шлепает Витю по животу. У В и т и исчезает улыбка.) Как обстоит дело с нашим пищеварением, Витюнчик?
В и т я. Больно...
Б о р я (хохочет вместе с Т а м а р о ч к о й). А остальным нашим уважаемым пациентам - разве не больно? Вот они почему-то хором запросились домой - а почему, Витюша? Очень просто: ты доставил им боль, ты лишил их интеллектуальных развлечений. Взгляни, какие у них у всех страдальческие хари. Так что вот: давай договоримся, сегодня же...
Т а м а р о ч к а. ...сегодня же, когда пойдешь насчет посрать, - чтобы все настольные игры были на месте. Иначе - придется начинать вскрытие. А ты сам знаешь, голубок, что живых людей мы не вскрываем, а только трупы...

П р о х о р о в между тем, с тревогой следит за А л е х о й - Диссидентом. Но об этом чуть пониже.

Б о р я (расставив ноги в шоколадных штанах и скрестив руки, застывает над сидящим Г у р е в и ч е м). Встать.
Т а м а р о ч к а. А почему у этого жиденка до сих пор постель не убрата?..
Б о р я (все так же негромко). Встать. (Г у р е в и ч остается погруженным в себя самого. Всеобщая тишина.)
Б о р я (одним пальчиком приподымая подбородок Г у р е в и ч а). Встать!!!

Г у р е в и ч тихонько подымается и - врасплох для всех - с коротким выкриком - вонзает кулак в челюсть Б о р е н ь к и. Несколько секунд тишины, если не принимать в расчет Т а м а р о ч к и н а взвизга. Б о р е н ь к а, не изменившись ни в чем, хладнокровно, хватает Г у р е в и ч а, подымает его в воздух и со всею силою обрушивает об пол. С таким расчетом, чтобы тот боком угодил о край железной кровати. Потом - два-три пинка в район печенки, просто из пижонства.

Б о р я (к Т а м а р о ч к е). Больному приготовить сульфу, укол буду делать сам.
П р о х о р о в. Что же поделаешь, Борис... Новичок... Бред правдоискательства, чувство ложно понятой чести и прочие атавизмы...
Б о р я. А тебе бы лучше помолчать. Жопа.

Люди в белых халатах удаляются.

П р о х о р о в. Алеха!
А л е х а. Да, я тут.
П р о х о р о в. Первую помощь всем пострадавшим от налета!.. Стасик, подымайся, ничего страшного, они упиздюхали. Ничего экстраординарного. Все лучшее - еще впереди. Сначала - к Гуревичу...

П р о х о р о в и А л е х а, со слабой помощью К о л и, втаскивают на кровать почти не дышащего Г у р е в и ч а, накрывают его одеялами, обсаживают.

П р о х о р о в. Всем хороши эти люди, евреи. Но только вот беда - жить они совсем не умеют. Ведь они его теперь вконец ухайдакают... это точно. (Шепотом). Гу-ре-вич...
Г у р е в и ч (немножко стонет, и говорить трудно). Ничего... не ухайдакают... Я тоже... готовлю им... подарок...
П р о х о р о в (в восторге от того, что Г у р е в и ч жив и мобилен). Первомайский подарок, это славно. Только ведь сначала они тебе его сделают, минут через пять... Рассмешить тебя, Гуревич, в ожидании маленькой пытки? За тебя расплатится мой верный наперсник, Алеха. Ты знаешь, как он стал диссидентом? Сейчас расскажу. Ты ведь знаешь: в каждом российском селении есть придурок... Какое же это русское селение, если в нем ни одного придурка? На это селение смотрят, как на какую-нибудь Британию, в которой до сих пор нет ни одной Конституции... Так вот: Алеха в Павлово-Посаде ходил в таких задвинутых. На вокзальной площади что-нибудь подметет, поможет погрузить... но была в нем пламенная страсть, и до сих пор осталась... Алеха ведь у нас исполин по части физиогномизма, - ему стоит только взглянуть на мордася - и он уже точно знал, где и в каком качестве служит вот этот ублюдок. Безошибочным раздражителем вот что для него было: отутюженность и галстух. И что он делал? - он ничего не делал, он незаметно приближался к своей жертве, сжимая ноздрю - издали - и - вот то, что надо, уже висит на галстуке. Весь город звал его диссидентом, их ошеломила безнаказанность и новизна борьбы против существующего порядка вещей и субординации... Два месяца назад его приволокли сюда.
Г у р е в и ч. Чудесно... Сколько я приглядывался к нации... чего она хочет... именно такие сейчас ей нужны... без всех остальных... она обойдется...
П р о х о р о в. А четкость! четкость, Гуревич! Великий Леонардо, ходят слухи, был не дурак по части баллистики. Но что он против Алехи! Ал-ле-ха!
А л е х а. Я все время тут.
П р о х о р о в. Ну вот и отлично. А ты не находишь, Алеха, что твоя метода борьбы с мировым злом... ну, несколько неаппетитна, что ли... Мы все понимаем, дело в белых перчатках не делают... Но с чего ты решил, что коль уж перчатки не кровавые, так они непременно должны быть в говне, соплях или блевотине? Ты пореже читай левых... итальяшек всяких...
А л е х а. Упаси Господь, я читаю только маршала Василевского... и то говорят, что маршал ошибался, что надо было идти не с востока на запад, а с запада на восток...
П р о х о р о в (пробуя еще хоть чуть-чуть развеселить Г у р е в и ч а перед пыткою). Современное диссидентство, в лице Алехи, упускает из виду то, что во-первых надо выдирать с корнем - а уж потом выдерется с тем же поганым корнем и все остальное, - надо менять наши улицы и площадя: ну, посудите сами, у них Мост Любовных Вздохов, переулок Святой Женевьевы, Бульвар Неясного Томления и все такое... а у нас - ну, перечислите улицы своей округи, - душа зачахнет. Для начала надо так: Столичная - посередке, конечно, параллельно - Юбилейная, в бюстиках и тополях. Все пересекает и все затмевает Московская Особая. В испуге от ее красот от нее во все стороны разбегаются: Перцовая, Имбирная, Стрелецкая, Донская Степная, Старорусская, Полынная. Их, конечно, соединяют переулки: Десертные, Сухие, Полусухие, Сладкие, Полусладкие. И какие через все это переброшены мосты: Белый Крепкий, Розовый Крепленый - какая разница? - а у их подножия - отели: "Бенедиктин", "Шартрез" - высятся вдоль набережной - а под ними гуляют кавалеры и дамы, кавалеры будут смотреть на дам и на облака, а дамы - на облака и на кавалеров. А все вместе будут пускать пыль в глаза народам Европы. А в это время народы Европы, отряхнув пыль...

Снова распахиваются двери палаты. Старший врач больницы И г о р ь Л ь в о в и ч Р а н и н с о н. За ним - Медбрат Б о р я, со шприцем в руке. Шприц никого не удивляет - все рассматривают диковинный чемодан в руках Р а н и н с о н а.

Б о р я. Вон туда (показывает Р а н и н с о н у в сторону X о х у л и. Р а н и н с о н - непроницаем. X о х у л я - тоже. Р а н и н с о н, раскладывая свой ящик с электрошнурами, брезгливо осматривает пациента. Пациент X о х у л я вообще не смотрит на доктора, у него своих мыслей довольно.)
Б о р я (приближаясь к постели Г у р е в и ч а). Ну-с... Прохоров, переверните больного, оголите ему ягодицу.
Г у р е в и ч. Я... сссам (со стоном переворачивается на живот, А л е х а и П р о х о р о в ему помогают).
Б о р я (без всякого злорадства, но и не без демонстрации всесилия, стоит с вертикально поднятым шприцом, чуть-чуть им попрыскивая. Потом наклоняется и всаживает укол). Накройте его.
П р о х о р о в. Ему бы надо второе одеяло, температура подскочит за ночь выше сорока, я ведь знаю...
Б о р я. Никаких одеял. Не положено. А если будет слишком жарко - пусть гуляет, дышит... Если сумеет шевельнуть хоть одной левой... Гуревич! Если ты вечером не загнешься от сульфазина, - прошу жаловать ко мне на ужин. Вернее, на маевку. Слабость твоя, Наталья Алексеевна, сама будет стол сервировать... Ну, как?
Г у р е в и ч (с большим трудом). Я... буду...
Б о р я (хохочет, но совсем упускает из виду, что с одним пальцем на ноздре к нему приближается диссидент А л е х а). А мы сегодня - гостеприимны... Я - в особенности. Угостим тебя по-свойски, инкрустируем тебя самоцветами...
Г у р е в и ч. Я же... я же... сказал, что буду... Приду...

А л е х а действительно, со знанием дела, выстреливает правой ноздрей. Палата оглушается криком, никем в палате пока еще не слыханным: дело в том, что доктор Р а н и н с о н сделал свое высоковольтное дело с бедолагой X о х у л е й.

Б о р я (хватая за горло диссидента А л е х у). А с тобой - с тобой потом... Знаешь, что, Алешенька, - Игорь Львович здесь... Как только он уйдет - мы с тобой отсморкаемся, хорошо? (Носовым платком оттирая галстук.)
Р а н и н с о н (проходя через палату с диавольским своим сундучкам, озирает больных: на всех физиономиях, кроме прохоровской и алехиной, лежит печать вечности - но вовсе не той Вечности, которой мы все ожидаем). С наступающим праздником международной солидарности трудящихся всех вас, товарищи больные. Пойдемте со мной, Борис Анатольевич, вы мне нужны. (Уходят.)
П р о х о р о в (как только скрываются белые халаты, повисает на шее А л е х и - Диссидента). Алеха! да ты же - гиперборей! Алкивиад! смарагд! да ты же Мюрат, на белом коне вступающий на Арбат! Ты Фарабундо Марти! Нет, русский народ не скудеет подвижниками, и никогда не оскудеет! Судите сами: не успел окачуриться яснополянский граф - пожалуйста, уже в пеленках лежит товарищ Кокинаки... и уже воскрылия у него за плечами! В 21-м году отдает концы Александр Блок, - ничего не поделаешь, все мы смертны, даже Блок, - и что же? Ровно через полтора года рождается Космодемьянская Зоя!.. Бессмертная!..
Г у р е в и ч (одобрительно приподымается на локте). Совершенно верно, староста.
А л е х а (окрыленный). Надо было и в Игоря Львовича пальнуть чуток...
П р о х о р о в. Ну ты, витязь, даешь..! Вот это было бы излишне... Не будем усложнять сужет происходящей драмы... мелкими побочными интригами... Правильно я говорю, Гуревич?.. Человечество больше не нуждается в дюдюктивностях, человечеству дурно от острых фабул...
Г у р е в и ч. Еще как дурно... Да еще - зачем затевать эти фабулы с ними? Ведь... их же, в сущности, нет... Мы же психи... а эти, фантасмагории, в белом, являются нам временами... Тошнит, конечно, но что же делать? Ну, являются... ну, исчезают... ставят из себя полнокровных жизнелюбцев...
П р о х о р о в. Верно, верно, и Боря с Тамарочкой хохочут и обжимаются, чтоб нас уверить в своей всамделишности... что они вовсе не наши химеры и бреды, - а взаправдашние...
Г у р е в и ч. Поди-ка ко мне. Прохоров... к вопросу о химерах... Вот это вот (показывая на укол) - это долго будет болеть?
П р о х о р о в. Болеть? ха-ха. "Болеть" - не то слово. Начнется у тебя через час-полтора. А дня через три-четыре ты, пожалуй, сможешь передвигать свои ножки. Ничего, Гуревич, рассосется... Я тебя развлеку, как сумею: буду петь тебе детские песенки товарища Раухвергера... или там Оскара Фельцмана, Френкеля, Льва Книппера и Даниила Покрасс... короче, все, что на слова Симеона Лазаревича Шульмана, Инны Гофф и Соломона Фогельсона...
Г у р е в и ч. Прохоров... умоляю...
П р о х о р о в. И не умоляй, Гуревич... Мы с Алехой на руках оттащим тебя к цветному телевизору. Евгений Иосифович Габрилович, Алексей Яковлевич Каплер, Хейфиц и Ромм, Эрмлер, Столпер и Файнциммер. Суламифь Моисеевна Цыбульник. Одним словом, боли в тазобедренном суставе у тебя поубавятся. А если не поубавятся - к твоим услугам Волькенштейн, Кригер, Гребнер, Крепс - всем хорош парень, но зачем он начал работать в соавторстве с Гендельштейном?..
Г у р е в и ч. А скажи, Прохоров, есть какое-нибудь, от этого укола "сульфы", в самом деле облегчающее средство? Кроме Файициммера и Суламифи Моисеевны Цыбульник?
П р о х о р о в. Ничего нет проще... Хороший стопарь водяры. А чистый спирт - и того лучше... (шепчет на ухо Гуревичу нечто).
Г у р е в и ч. И это - точно?
П р о х о р о в. Во всяком случае, Натали сегодня заменяет и дежурную хозяйку. Все ключи у нее, Гуревич. Она их не доверяет даже своему бэль-ами, Бореньке Мордовороту...
Г у р е в и ч (цепенеет, пробует встать). Вот оно что... (и снова цепенеет от такой неслыханности). У меня есть мысль.
П р о х о р о в. Я догадываюсь, что это за мысль.
Г у р е в и ч. Нет-нет, гораздо дерзновеннее, чем ты думаешь... Я их взорву сегодня ночью!

За дверью голос медсестрички Л ю с и: "Мальчики, на укольчики!" "Мальчики! в процедурный кабинет, на укольчики!" В 3-й палате никто не внемлет. Один только Г у р е в и ч делает пробные шаги.

Гуревич (еще шепчет что-то П р о х о р о в у. Потом).

Так я вернусь. Минут через пятнадцать,
Увенчанный или увечный. Все равно.

П р о х о р о в. Браво! да ты поэт, Гуревич!
Г у р е в и ч.

Еще бы! пожелай удачи... Буду
Иль на щите и с фонарем под глазом
фьолетовым, но... но всего скорей,
И со щитом. И - и без фонарей.
ЗАНАВЕС